Чаще всего блаженство быстро приходит к концу и, во всяком случае, теряет очарование новизны: едва добившись желаемого, многие сразу начинают стремиться к новым целям, так как быстро привыкают к тому, что стало достоянием, и приобретенные блага уже не кажутся столь ценными и заманчивыми. Они неприметно изменяются, то, чего добились, становится частью самих и, хотя утрата его была бы жестоким ударом, обладание этим не приносит прежней радости: она потеряла свою остроту, и теперь они ищут ее не в том, чего еще недавно так пылко желали, а где-то на стороне. В этом невольном непостоянстве повинно время, которое, не спрашивая ни кого, частица за частицей поглощает жизнь и любовь. Что ни час, оно неощутимо стирает какую-нибудь черту юности и веселья, разрушая самую суть их прелести. Человек становится степеннее, и дела занимают его не меньше, чем страсть; чтобы не зачахнуть, любовь должна теперь прибегать ко всевозможным ухищрениям, а это означает, что она достигла возраста, когда уже виден конец. Но насильственно приблизить его никто из любящих не хочет, ибо на склоне любви, как и на склоне жизни, люди не решаются по доброй воле уйти от горестей, которые им еще остается претерпеть: перестав жить для наслаждений, они продолжают жить для скорбей. Ревность, недоверие, боязнь наскучить, боязнь оказаться покинутым - эти мучительные чувства столь же неизбежно связаны с угасающей любовью, как болезни - с чересчур долгой жизнью: живым человек чувствует себя только потому, что ему больно, любящим - только потому, что испытывает все терзания любви. Дремотное оцепенение слишком длительных привязанностей всегда кончается лишь горечью да сожалением о том, что связь все еще крепка. Итак, всякое одряхление тяжка, но всего невыносимее - одряхление любви.